| Автор |
Рассказ негодяя |
Evridika
Сообщений: 6198 |  04 Мая, 2008 г. - 23:28 |
Звонит телефон, беру трубку.
— Да.
— Привет.
Слышу ее голос, спрашиваю:
— Ну, как?
— Это не простуда.
Я особо и не надеялся, что это простуда. Настроение сразу испортилось.
— Сколько?
— Три недели.
Молчу. Она спрашивает:
— Почему ты молчишь?
— Не знаю.
— Когда мы встретимся?
— Завтра.
— Ты завтра работаешь?
— Да.
— Значит, вечером?
— Да.
— Где?
— Как всегда.
— В восемь?
— Можно в восемь.
Оба долго молчим. Потом она говорит жалобным голосом:
— Пока.
— Пока, — отвечаю я и жду, когда она положит трубку; она не кладет, тогда я командую:
— Клади трубку.
Она подчиняется...
***
В первый же день нашего знакомства она меня сильно рассмешила, показывая, как на улице к ней пристают молодые люди. Вечером я провожал ее домой, мы ехали в трамвае, она сидела у меня на коленях, и я сказал ей.
— Лариска, давай дружить всю жизнь.
Она легонько толкнула меня ладонью в грудь и засмеялась:
— Да ну тебя.
Ее ладонь так и осталась у меня на груди, и тогда я понял, что она влюбилась. Я посмотрел на ее внушительный бюст под толстым свитером и предложил ей переспать со мной. Она весело отказалась. Почему-то меня это нисколько не обидело. Я проводил ее до дома, дал свой телефон. Она подарила мне холодный поцелуй, и я ушел.
После этого она стала бывать у меня. Хорошо еще, что ей хватало ума предупреждать свои визиты звонком по телефону, и если я был не один, то врал ей, будто мне нужно срочно уходить. Обыкновенно, приходя ко мне, она усаживалась на диван, закуривала и начинала рассказывать про своих женихов. Про первого и про второго. Третьего, как можно было догадаться, еще не существовало. Их обоих она «пока бросила», так как еще не решила, подойдут ли они ей для замужества или нет. Насчет них она нисколько не беспокоилась и была абсолютно уверена, что если тот или другой ей понадобится, то «прибежит как миленький». Я тоже в этом не сомневался; она знала о своей красоте и не без оснований могла полагаться на нее. В восемнадцать лет она самозабвенно служила своему идеалу — замужеству, и вся ее молодая жизнь фокусировалась на мужчинах только с той точки зрения, с которой они подходили или не подходили ей в мужья. А так как ее опыт был невелик, то она находилась еще в самом начале этого сложного пути — с присущими всякому началу азартом и резвостью.
— Сколько тебе лет? — снисходительно спросила она.
— Двадцать четыре. А что?
Она оценивающе посмотрела на меня, потом очень серьезно сообщила:
— Вполне созрел для женитьбы, — и, складывая губки трубочкой, выдувая дым сигареты, добавила: — Но мне ты не подходишь.
Хотя мне еще никогда и в голову не приходило жениться, все-таки мое самолюбие было уязвлено.
— Почему же?
— Ты слишком красивый. Да и бабник, похоже.
— Неужели слишком? — засмеялся я, но она в ответ даже не улыбнулась.
Я не понимал, по каким критериям она выбирала себе мужа, да и не особо старался это понять. У меня был к ней свой, вполне определенный интерес, но, кроме поцелуев, она мне ничего не позволяла, а брать девушку силой было не в моих правилах. Где-то через месяц я не выдержал и спросил ее: «Зачем ты ко мне ходишь?» Она честно ответила: «Потому что ты мне нравишься.» Тогда я взял ее за руку и потащил на постель. Она вырвалась и сказала: «Нет».
— Иди отсюда! — заорал я. Она ушла.
Эту сцену я разыграл нарочно. Никакого возмущения или тем более гнева я к ней не испытывал. До известного предела можно быть вежливым и обходительным, поступаясь собственными желаниями, но потом все это начинает надоедать. Мало того, что она своими неожиданными визитами могла помешать моему общению с другими девушками, — она еще и ужасно дразнила меня своей глупой неприступностью. Кому вообще может понравиться, когда чуть ли не каждый день тебя посещает молодая женщина, трясет своими титьками у тебя перед носом и каждый раз произносит длинный монолог, похожий на бред, о своем будущем замужестве. Терпеть такую дуру — бремя не из легких, особенно если взамен ты не получаешь ничего. Кроме перспективы переспать с нею, она меня ничем больше не занимала, и через пару дней я перестал о ней думать.
Прошло примерно полгода. Была суббота, я всю ночь читал, уснул только утром. Проснувшись уже под вечер, я побрился, принял душ и стоял у зеркала, растирая лосьоном лицо. В дверь позвонили. Накинув халат, я открыл и увидел Ларису.
— Проходи.
Она прошла в комнату, села на диван. Я сел в кресло напротив, закурил. Минут пять мы молчали. Лично я и не собирался ничего говорить. Она заметно волновалась и, как-то нервно улыбнувшись мне, сказала:
— Я недавно видела тебя на улице.
— Прекрасно, — кивнул я.
— Я сильно захотела прийти к тебе, — продолжала она, — и если тебе так необходимо, чтобы мы стали любовниками, то я согласна. Ты не подходишь мне в мужья, и я не должна, по своим убеждениям, иметь с тобой связь, но мне почему-то хорошо с тобой.
Не скажу, чтобы я ужасно обрадовался, но в целом я был доволен. Да не так уж долго она и думала — всего каких-то там полгода.
Лариса пробыла у меня ночь и весь следующий день. Как я провел это время? Неплохо. Когда она уже собралась уходить и присела покурить, я подумал, что за эти полтора суток прожил жизнь абсолютного самца со своей самкой. Все это время мы даже не разговаривали и отрывались друг от друга только для еды и сна, и я почувствовал в этом что-то уж очень отвратительное.
— Ты знаешь, — вдруг сказала она, — тебе удалось разбудить во мне женщину. — Ее лицо стало серьезным. — Раньше я думала, что от этого получают удовольствие только мужчины.
Я не старался «будить» в ней женщину, и ее откровения меня нисколько не трогали. Единственное, чего я хотел, — это чтобы она поскорее ушла.
— Ты еще так молода, — заметил я, чтобы не молчать.
— А ты у нас такой опытный! — с нарочитой иронией ответила она.
Я пожал плечами. Она докурила, тщательно затушила окурок в пепельнице и встала. У двери она поцеловала меня в щеку.
— Пока.
— Пока, — ответил я и закрыл за нею дверь.
О следующем свидании мы не договорились.
Пришла она через три дня, без предупредительного звонка. Этим она, наверное, давала мне понять, что наши отношения стали более серьезными. Я так не думал. В тот момент я вообще не хотел о чем-либо думать, потому что только-только пришел с работы, поел и, как обычно, лег на диван подремать. Мне показалось странным, что за мгновенье до звонка в дверь я вспомнил именно о ней, причем вспомнил ее как женщину, вспомнил грубо и непристойно. Поэтому, едва она вошла в комнату, сразу обнял ее, положил свои ладони на ее ягодицы и сильно прижал к себе, после чего мы вместе спокойно и основательно приготовили постель, разделись и легли.
— Мы привыкаем друг к другу, как собаки, — только и успела сказать она.
«Собаки? Какие еще собаки?» — только и успел подумать я. В эту ночь мои ощущения, как мне показалось, были более глубокими, а она, видимо, уже была не в силах сдерживать себя, пугая меня неожиданными и пронзительными вскриками.
Лариса снова стала бывать у меня. Она приходила сумбурно, через разное количество дней, при этом позволяя себе отсутствовать не более четырех суток. Каким-то непонятным для меня образом она приходила именно тогда, когда я особенно сильно желал ее. Первое время она находилась под впечатлением того чувственного мира, который ей открылся, но постепенно привыкнув к нему, Лариса возобновила свои монологи. Она садилась на кровати спиной к стене, закуривала и натягивала на себя одеяло. Я отбирал у нее одеяло и засовывал его себе под голову. Тогда она прижимала колени к груди, с умным видом затягивалась сигаретой и говорила:
— Теперь я еще больше убеждена в том, что ты не подходишь мне в мужья.
Мое самолюбие почему-то оставалось спокойным, но любопытства ради я спрашивал:
— Чем же я не подхожу?
— Кроме постели, ты ни на что больше не способен.
— Откуда ты знаешь? — Я непроизвольно улыбался.
— Вижу.
— Что?
— Вижу, что ты лентяй, любишь выпить.
Она делала паузу.
— Хорошо, ты ходишь на работу, чтобы прокормить себя. А чем ты вообще занимаешься?
— Во внерабочее время, что ли?
— Да.
— Тобой.
— А когда меня не было?
— Ну... У меня были девушки и до тебя.
— Вот-вот.
— Что «вот-вот»?
Она принималась глубокомысленно рассуждать, каким вообще должен быть мужчина, и по ее словам выходило, что каждый мужчина прямо-таки обязан стремиться обладать теми качествами, которые бы сделали его подходящим для того, чтобы она смогла увидеть в нем будущего мужа. Такой мужчина должен безумно любить ее, быть в состоянии ее обеспечить, хотеть от нее детей и заниматься каким-нибудь важным мужским делом для авторитета в обществе. И действительно, получалось, что я никак не подхожу ей в мужья. Я соглашался, притягивал ее к себе. Меня очень забавляла та надменность, с которой она относилась ко мне, она не скрывала этого и считала меня человеком ущербным, недоразвитым и конченным. Однако при этом она находила в себе достаточно мудрости, чтобы быть ко мне снисходительной, и когда я тискал ее грудь, она не могла скрыть своего умиления, словно я был разыгравшимся ребенком.
Я признавался себе в том, что Лариса была для меня особенной девушкой. Приспосабливая свое «мировоззрение» относительно мужчин ко мне, она невольно стала воспринимать меня в самом узком смысле, то есть только как партнера для действий, ограниченных постелью. Меня, несомненно, это страшно радовало, потому что сам я мог воспринимать женщин точно так же, и никак не иначе. Всегда меня крайне удручало то обстоятельство, что каждая женщина, попадая ко мне в постель, сразу же начинает опутывать меня своей личной жизнью. Лариса же в этом отношении приятно удивляла. Вне постели я не только не привлекал ее, но и, вполне возможно, был человеком враждебным. Ей даже нельзя было афишировать нашу связь, потому что тогда бы она была вынуждена долго объясняться перед своими знакомыми и близкими. Именно поэтому она не лезла и в мою жизнь, хотя однажды сказала:
— Если узнаю, что ты спишь с другими, — больше не приду.
Сказано это было с явным намерением напугать меня. Я промолчал. Не объяснять же ей, что я в этой жизни не испытываю привязанности ни к кому, кроме самого себя. Конечно, я не мог совсем отказаться от других женщин, но это было лишь способом поддерживать дружеские отношения, а не поиском чего-то иного на стороне. В общем-то Лариса меня вполне устраивала, мой интерес к ней как мужчины не ослабевал, и отказываться от красивой и, самое главное, удобной девушки не было никаких причин, несмотря на все ее сумасбродство.
Где-то месяца через три она сообщила мне...
Было начало июля, я пришел с пляжа, Лариса ждала у подъезда. Мы пошли ко мне. Как-то само собой у нас вошло в привычку при встрече сразу же, без лишних разговоров, раздеваться и ложиться в постель, и только после этого становилось возможным произносить какие-то слова и вообще делать что-либо другое. Я встал было пойти напиться воды, и вдруг за спиной услышал:
— Между прочим, я забеременела.
Мне показалось, будто она сказала это, с трудом сдерживаясь, чтобы не захохотать. Но я не выдержал и засмеялся, тут не выдержала и она, и мы хорошо посмеялись. В том, что она сказала, было действительно что-то уж очень смешное. Я сходил на кухню, а вернувшись, сел на кровать и стал рассматривать ее живот, не испытывая ничего, кроме любопытства.
Лариса же принялась с удовольствием рассказывать, как она сначала заподозрила, потом поверила, потом сходила к врачу и убедилась окончательно, о своих новых ощущениях, а я внимательно ее слушал с каким-то почти научным интересом. Теоретически я, конечно, знал, что определенные поступки, которые я совершаю с женщинами, могут привести к беременности. Поэтому я всегда, со своей стороны, как мог, заботился о том, чтобы таких последствий не случалось. Но Лариса в первую же ночь дала мне понять, что она с этими проблемами справится сама, и мне в этом смысле не нужно ничего делать. Мне оставалось только приветствовать столь благородный жест, дававший возможность совершенно расслабиться.
Нет нужды скрывать, что известие о ее беременности в некоторой степени заставило меня гордиться собой. Наверное, нечто подобное испытывают все мужчины, когда у них возникает возможность убедиться в собственной полноценности.
Постепенно мое чувство гордости стало уступать место другому чувству, а именно чувству, что меня просто обманули, провели как самого круглого дурака. Я решил все-таки не портить вечер и ночь, отложив расследование до утра. И утром, когда мы после короткого сна снова насладились друг другом, я очень спокойно спросил ее:
— Как же так получилось?
Она ответила сразу же, как будто все время ждала этого вопроса. Оказалось, что около года назад она была у гинеколога, и та ей сказала, что у нее врожденный дефект и что она сможет иметь детей только после операции. Я ей поверил. Такое случается.
— Но почему же тогда ты забеременела?
— Не знаю! — воскликнула она с явным желанием, чтобы я разделил с ней ее удивление. — Ты же у меня не первый, а с другими я не беременела, хотя и никак не предохранялась.
Это уже звучало как некий комплимент в мой адрес, однако меня он совсем не тронул.
— Тебе нужно идти в больницу, — мрачно и в то же время строго сказал я.
— Конечно.
Она села на постели, поставила подбородок на поджатые колени и уставилась на противоположную стену. Я взял сигарету. Долго молчали. Вдруг она повернула ко мне свои большие глаза и спросила сама себя:
— А если я больше никогда не смогу иметь детей?..
Только в этот момент я понял, что вляпался по-настоящему. Направление этой ее озвученной мысли можно было истолковать так: несмотря на то, что я не подхожу ей в мужья, она согласна стать жертвой ради того, чтобы у будущего ребенка был отец, и поэтому она рассчитывает, что ответственность за все это я буду нести вместе с ней поровну.
Я ничего не имею против того, чтобы женщины рожали детей. Точно так же и в отношении Ларисы — на здоровье! Но признавать себя участником такого события я не могу. Не потому что я не участвовал в этом, а потому, что мое участие всегда предполагает совсем другую цель. Да, я признаю связь между половым общением и производством потомства, признаю вообще, но только не применительно к себе, потому что я не считаю себя производителем потомства и не хочу быть им ни сознательно, ни бессознательно. И потом, глядя на детей, я не могу не содрогаться от мысли: что явилось причиной их появления на свет. Сам ребенок, каков он есть, со своей чистотой и невинностью — с одной стороны, и с другой — мужчина и женщина, беснующиеся в диком животном порыве... Эти образы не сочетаются в моей голове.
В том, что Лариса забеременела, не было ни моей, ни ее вины, конечно же, с той точки зрения, что ни я, ни она не хотели заводить ребенка. Я не мог определить свое отношение к этому происшествию, как не мог и объяснить ей, что я об этом думаю. Мне казалось такое объяснение бесполезным. И потому я ответил как можно ласковей, даже с некоторым участием:
— Да ты еще сто раз родишь.
Видимо, ход ее мыслей несколько отличался от моего. Она поджала губы, поводила глазами по комнате, посмотрела на меня, встала с постели и не спеша начала одеваться. Чтобы не лежать без дела, я принялся тушить окурок в пепельнице. Одевшись, она повернулась ко мне. Такого гордого, целеустремленного и одухотворенного выражения ее лица мне видеть еще не приходилось.
— Только не думай, мой милый, — с какой-то новой интонацией заговорила она, — что тебе легко удастся от меня отделаться.
Лариса взяла сумочку со стула и, покачивая бюстом, с высоко поднятой головой вышла из комнаты и вообще из квартиры. Это была уже угроза. Интересно, подумал я, что она будет делать дальше?
Через несколько дней она заявилась ко мне, но уже не одна, а с подругой — невысокой полноватой девушкой с большими накрашенными глазами и без бровей. Подруга была заметно напугана и все поглядывала, ища поддержки, на Ларису, которая смело прошлась по комнате, уперла свои кулачки в бедра, повернулась ко мне, обмерила меня взглядом — смесь презрения и ненависти — и, кривя губы, сказала:
— Сейчас мне сделают родовызывающий укол, и все произойдет здесь, вот на этом диване.
Я решил молчать. Тогда они полезли в свои сумочки и стали готовить укол. Они уселись рядом за столом, Лариса оголила правую руку, ее подруга, нацелившись иглой шприца, стала искать вену. Я встал с кресла и подошел посмотреть. Шприц был наполнен какой-то прозрачной жидкостью, которую девушка очень старательно выдавила Ларисе в вену, затем она вытащила иглу и приложила на ранку кусочек приготовленной ваты. Я вернулся в кресло, взял сигарету и закурил. Лариса некоторое время сидела неподвижно, потом вялыми жестами и выражением лица изобразила, будто бы ей стало дурно, с трудом встала, тяжелой походкой прошла к дивану и легла. Сначала она тихо стонала, хваталась руками за живот, сгибалась пополам, но постепенно все ее движения начали приобретать более страстный характер. Она каталась по дивану, кричала, звала на помощь, прикусывала губы, тянула себя за волосы. Безбровая девушка изредка поглядывала на меня, и я замечал, что находиться здесь ей не совсем удобно. Вероятно, ей было стыдно из-за поведения Ларисы, но, подчиняясь женской солидарности, она терпеливо ждала возможности поскорее уйти, несмотря на то, что я, сам по себе, вызывал в ней интерес, который она неумело пыталась скрыть. Я сидел в кресле, курил и выглядел совершенно спокойным, хотя меня щекотало желание встать, вытащить брючной ремень, подойти к Ларисе, задрать подол ее юбки и от души отхлестать ее по мягкой круглой заднице.
Сознание невероятной глупости происходящего дошло, наконец, и до Ларисы. Она притихла, еще какое-то время полежала, приподнялась, села, посмотрела на меня умными и грустными глазами и равнодушно произнесла:
— Сволочь.
Потом встала, поправила одежду, повернулась к подруге:
— Пошли, Ленка.
Они ушли, а я бодро вскочил и отправился на кухню приготовить что-нибудь поесть, радуясь тому, что мне удалось распутаться с этой девкой и что больше я ее не увижу. Мое хорошее настроение еще более усилилось прекрасным аппетитом. Откушав жареной картошки с любительской колбасой и молоком, я развалился на диване покурить, и как-то само собой у меня возникло желание пойти прогуляться, тем более что было не слишком поздно.
Выпитая в летнем кафе бутылка пива приободрила меня и дала возможность посмотреть на себя и на окружающий мир более легкомысленно. Я снова ощутил спокойствие и уверенность, хотя нельзя было утверждать, что до этого я был всерьез расстроен. Да, происшествие с Ларисой было неприятным, но оно закончилось, а вместе с ним закончилось и все неприятное. Во всяком случае, одно я знал твердо: я не потерял ничего, потому что наслаждение находится во мне самом, а всяких там ларисок, ленок и вообще молодых баб везде и во все времена полным-полно. И тут-то я вспомнил про Юльку — и направился к ней домой. Более правильного поступка трудно было выдумать.
***
Знал я ее уже давно, года три. Она училась в каком-то промышленном московском вузе и летом приезжала домой на каникулы. Наши судьбы пересеклись на туристическом слете. Сам я к спортивному туризму никакого отношения не имел и не имею, но поехал туда по приглашению своего приятеля, заправского туриста, польстившись на красивое: попить водки на свежем воздухе и поорать песни ночью у костра. Попав первый раз в эту среду, я был просто пленен дружеским отношением этих людей ко мне и друг к другу. Все это сделало меня сентиментальным, и я напился. Потом мой приятель рассказывал мне, как Юлька схватила меня и утащила, словно тигрица — добычу, в свою палатку. На следующий день она лечила меня от похмелья таблетками, горячим чаем и, разумеется, своим телом. Когда слет закончился, мы поехали к ней.
Жила Юлька вдвоем с матерью в хорошей двухкомнатной квартире. Отец бросил их, когда Юльке было четыре года, мать вышла замуж во второй раз и прожила душа в душу с новым мужем одиннадцать лет, пока он не погиб от несчастного случая. Юлька с детства была отличницей и после окончания школы сумела поступить в столичный институт. Мать была очень довольна своей дочерью, жила только ее жизнью, во всем ей потакала, подчас даже подражая ей и строя из себя все понимающую современную женщину — с подчеркнуто либеральными взглядами на молодежь вообще и на свою дочь, в частности. Сама же Юлька производила впечатление сложной насыщенной натуры, каковой она, конечно, не являлась. Лицо ее не было простым, оно много выигрывало от едва заметной татарской примеси и прочно удерживало взгляды парней и мужчин, не обладая, однако, той тяжелой красотой, присущей настоящим красавицам. Сложения она была отменного, в любой одежде или без таковой выглядела изящно и возбуждающе.
— Ни грамма лишнего веса! — с гордостью говорила она о себе.
Очутившись в семнадцать лет в Москве, Юлька нисколько не растерялась. Бешеный и насыщенный ритм столичной жизни в одно мгновенье стал ее внутренним ритмом. Изрядная доля студенческого анархизма вместе с тем, что вообще может дать большой город — с его соблазнами, возможностями, роскошью, культурой, развратом и опасностями — сделали свое дело, навсегда сформировав Юлькину индивидуальность в том виде, в котором я ее и застал. Она шла по жизни широкими шагами нагловатой и вызывающей походкой, все узлы судьбы разрубала сразу, одним решительным поступком, и всегда добивалась своего, не стесняясь в средствах. Юлька любила рассказывать мне о себе — сама удивляясь этому, объясняя с нескрываемой самоиронией:
— Ты прямо как поп — так и тянет тебе душу выложить.
Слушать ее было интересно, тем более что говорила она о себе откровенно, хотя нельзя было не заметить ту небольшую порцию тайны, которую она все-таки не выговаривала. Но меня ее тайны нисколько не занимали. Она рассказывала о своей первой любви, о втором мужчине, о знаменитостях, с которыми была знакома, о шикарных ресторанах, о подлости и предательстве, о дружбе и благородстве. Вся эта сложная жизнь, молниеносная смена событий, когда слезы вдруг заканчиваются смехом, а ненависть дает единственный шанс любви, пьянящий дух авантюризма — все это вызывало в ней острый азарт, дающий возможность ощутить глубокий смысл каждого вдоха, каждого желания и каждого поступка. Она часто повторяла, что Москва — это город, в котором нужно завоевать право жить. Но после окончания института Юлька неожиданно вернулась домой и устроилась работать в какой-то НИИ. Туманно и с неохотой она рассказала об отказе от вполне обеспеченного замужества, не объясняя причин этого отказа. Меня это, правда, нисколько не интересовало, и я лишь изображал любопытство.
Однако внутренне Юлька уже не могла согласиться с провинциальной жизнью, она принялась настойчиво и последовательно устраивать в нашем городе свою «маленькую Москву». За год с небольшим она перезнакомилась со всеми более-менее заметными людьми в городе, во многом благодаря своей привлекательности, изящным манерам, тонкому вкусу и тому светскому столичному лоску, перед которым все провинциалы испытывают благоговейный трепет. Ее дом, к радости матери, превратился в некий салон, где стало принято собираться, чтобы высокопарно поболтать о политике, блеснуть остроумием, выпить чашечку кофе или бокал шампанского, принесенного с собой, где можно было просто познакомиться. Всем, что бы ни делала Юлька, она подтверждала научную установку: человек — животное общественное.
Не имея никаких ярких достоинств, я все-таки занимал в Юлькиной жизни особое место. Часто я замечал, что она стесняется показывать меня своим знакомым. Моя диковатость или, как она говорила, неухоженность могли изрядно подпортить ее репутацию образованной и утонченной девушки. Однако всегда мое общество, при моем появлении на ее горизонте, она предпочитала всякому другому. Несмотря на то, что у нее были обширные дружеские связи с женщинами, основной ее интерес был направлен исключительно на мужчин. Я никогда не сомневался в том, что она была, в сущности, замаскированной шлюхой, которая могла легко лечь с мужчиной, если только он не вызывал в ней отвращения. Но Юлька не была примитивна. В собственных глазах она хотела быть женщиной особенной, и потому не теряла времени даром, находясь с мужчиной в постели. С упорством отличницы она училась у мужчин всему, что своим умом понять была не в состоянии, но поскольку мужчины не склонны делить с женщинами что-либо, кроме постели, Юлька заимствовала их «преимущества» в отчаянной борьбе. Отсутствие этой борьбы в отношениях со мной и позволило ей определить мне в ее жизни особое место. Она посчитала меня своим другом, с которым можно было еще и переспать. Виделись мы с ней редко, и потому меня это вполне устраивало.
Наши встречи происходили у нее дома и только по моей инициативе. Так было удобно мне, а она этому не противилась. Она не знала ни моего телефона, ни тем более адреса. Обыкновенно, когда я приходил к Юльке, я оставался ночевать. Присутствие в квартире ее матери меня смущало, но та всем своим видом давала понять, что ее дочь имеет полное право на личную жизнь. По ночам, в перекурах между блудом, Юлька рассказывала мне о своих любовниках. Она все пыталась понять свои ощущения и, переводя разговор на мою персону, вдруг спрашивала:
— Почему ты меня так тонко чувствуешь, откуда ты знаешь, что мне нужно в данный момент?
— Я делаю только то, что хочется мне.
Она терлась щекой о мою грудь и задумчиво говорила:
— Да-да. Так и должно быть.
И продолжала рассказывать про очередного любовника. Ее исповеди влетали мне в одно ухо и вылетали в другое, но в общем-то разговорчивые женщины мне всегда нравились. Все ее любовники были семи пядей во лбу, все как на подбор — силачи, щедры, богаты и неправдоподобно благородны. Иногда Юлька попадала в истории. Так, однажды она переспала с мужем своей подруги, а он, выпив лишнего, рассказал об этом своей жене. Был скандал, но Юльке каким-то невероятным образом удалось с ними помириться, и все трое остались хорошими друзьями.
Утром, когда я уходил, Юлька шутила:
— До встречи в следующем году.
Но, конечно же, мы виделись гораздо чаще. Вот и в этот раз, по дороге к ней, я вспомнил, что был у нее где-то в начале весны.
Я поднялся на третий этаж и позвонил. Дверь открыла мама, она пропустила меня в коридор, не забыв приветливо улыбнуться, и громко объявила:
— Юлия, пришел Евгений.
Свою дочь и всех молодых людей она звала исключительно полными именами. Юлька вообще не любила своего имени, а тем более его полной формы. Все друзья звали ее просто Юлей. Самым близким, и мне в том числе, позволялось звать ее Юлькой, но с маминым капризом приходилось считаться.
Юлька вышла из комнаты.
— О, пропащая душа! Наконец-то объявился и, как всегда, небритый. Я как раз ухожу. Пошли со мной?
Она быстро обулась в туфли, обернулась к матери:
— Мам, буду поздно, — и мы вышли из квартиры.
— Хотела взять с собой Петрову, но раз ты пришел, пусть сидит дома, — затараторила она. — Я хотела ее взять, только чтоб контрамарка не пропала.
— А куда?
— Ты что, не знаешь? Московский бард приехал. Всего один концерт, ну, и творческая встреча заодно. Как у тебя дела?
Спросила она только для того, чтобы начать рассказывать о себе самой.
Не успели мы войти в вестибюль концертного зала, как Юлька побежала к каким-то своим знакомым. На ходу она обернулась:
— Встретимся в баре.
Я заказал себе водки и бутерброд, сел на свободный табурет, выпил, закусил, развернулся на табурете, закурил и, по своему обыкновению, начал разглядывать баб. Через некоторое время мне захотелось взять еще водки, но тут прибежала Юлька.
— Пошли, уже пора, — она потянула меня за локоть.
— Пошли, — согласился я.
Когда публика расселась и захлопала в ладоши, на сцену вышел мужчина лет сорока пяти — в тонком пуловере и потертых джинсах, с гитарой. Он начал рассказывать о себе, о своей учебе на журфаке МГУ, о работе журналиста и о том, как и почему он занялся сочинительством песен. Он увлекался, прыгал с одной темы на другую, удивляя своим открытым свободомыслием, смелостью в оценке событий в стране. С привычной легкостью он упоминал известных людей, называя их уменьшительными именами. Может, он действительно был знаком с этими людьми, но мне все это показалось хлестаковщиной, и я начал скучать, надеясь лишь на то, что когда он запоет — будет интересней.
Публика, в основном, состояла из богемствующей молодежи и пожилых людей, выросших на песнях Визбора и Окуджавы. Зал слушал барда затаив дыхание, несмотря на чудовищную скуку, которую, наверное, испытывали многие. Но то ли из ложной деликатности, то ли из-за снобизма каждый считал своим долгом проявлять усиленное внимание и сдерживать набегающую зевоту.
Наконец, бард решил, что его получасовая болтовня уже приняла форму хорошо выдержанного вступления. Он вдруг замолчал, царапнул струны и, нахмурившись, стал крутить гитарные колки, попутно извиняясь, что ему приходится играть на чужом инструменте; подразумевалось, что мы должны разделить его неудобство, понимая, как для настоящего гитариста важно работать на своем. Насколько я мог заметить со своего места, гитара была вполне приличная, однако в руках барда она никак не соглашалась настраиваться. Наконец-таки он взял аккорд и слегка ударил по струнам. Гитара огрызнулась таким странным звуком, будто это была вовсе и не гитара, а строительная доска с натянутыми на ней монтажными проводами. Музыканта это нисколько не смутило, напротив: он удовлетворенно кивнул и запел.
Если у меня и были какие-то иллюзии относительно его исполнительского мастерства, с началом его первой песни они исчезли. Еще не беда, что у него не было голоса, — у него были ощутимые проблемы со слухом, а уровень владения гитарой он, видимо, не повышал со времен своей дворовой биографии, где он своими песнями «сушил» сердца соседских девчонок. Оставалась одна надежда — попробовать понять, о чем он поет. Я набрался терпения, стал ловить каждую фразу. Я высидел целых шесть песен, но так ничего и не понял. Или в его песнях был недоступный для моего ума смысл, или смысла не было совсем. Я тихо предложил Юльке уйти.
— Потерпи. Неудобно, — шепнула она.
— Я буду в баре, — ответил я и потихоньку стал пробираться по ряду под прострелом осуждающих глаз.
В баре я прекрасно провел время. Наконец, концерт закончился, и Юлька утащила меня к себе домой.
Была уже глубокая ночь. На столике рядом с диваном горела лампа с красным абажуром, я лежал на спине и курил, Юлька пристроила свою голову на моем плече и задумчиво водила пальцами по моей груди, цепляя там редкие волоски.
— Знаешь, — задумчиво начала она, — ты сегодня так вовремя пришел. Я вот сейчас лежу и думаю, что мне последнее время очень нужна была эта ночь с тобой.
— Разве эта ночь отличается от других? — спросил я.
Юлька засмеялась:
— Я не об этом.
— А о чем?
Она помолчала, потом грустно и восторженно сказала:
— Я полюбила.
Мне захотелось пошутить, и я спросил:
— Меня, что ли?
— Нет, не тебя, — ответила она серьезно. — У меня уже два месяца роман с одним человеком, но он женат и очень любит своего сына. Поэтому мне приходится делить его пополам с женой. Я от этого так страдаю!.. А ты пришел, и наше с ним положение как бы уравнялось.
Она положила на меня ногу и уточнила:
— Нет, иное. Понимаешь, ты как бы разбавил мою любовь, в ней не осталось горечи.
— А если бы на моем месте был кто-нибудь другой, эффект был бы такой же?
— Вряд ли. Хотя, не знаю, не пробовала.
— Попробуй.
— Теперь в этом нет необходимости.
— Я рад, что помог тебе.
Помолчали.
— Интересно, — сказала она, — а ты хотел бы, чтобы тебя полюбила женщина?
Я подумал, что у меня никогда не возникало такого желания. Но решил побезобразничать.
— Мне тоже интересно: почему ты меня не любишь?
— Тебя?
От удивления она легла на меня, поставила подбородок на мою грудь и насмешливо уставилась мне в глаза.
— Увлечься тобой еще можно, но полюбить!?
Юлька поджала нижнюю губу, повернула зрачки в сторону и задумалась.
— Ты не способен, мне кажется, вызвать в женщине глубокое чувство.
Я осторожно снял ее с себя, повернулся на бок и оперся головой на руку.
— Это почему же?
— Ты — другое.
— Какое другое?
— Как же тебе это объяснить? Понимаешь, тебя всегда слишком много, ты заполняешь собой все пространство, ты давишь и душишь, сам не понимая этого. С тобой можно чувствовать себя хорошо только отрекаясь от себя, а ведь женщина любит мужчину потому, что может самовыражаться в нем. Она ищет в мужчине свою индивидуальность, а с тобой ее можно лишь потерять.
— Где ты это вычитала?
— Вот, пожалуйста! Самое лучшее подтверждение моих слов.
Я лег на живот, она стала гладить меня по спине.
— Ты — зверь, — продолжала Юлька, — породистое животное, которое живет только своими инстинктами, а чтобы не выглядеть глупым, ты почти всегда молчишь, лишь изредка произнося пошлые фразы, которые только тебе кажутся остроумными. Женщине нужно от мужчины все и нужен мужчина весь. А что можешь дать ей ты, кроме своего глубокомысленного курения в постели и строго ограниченной порции хорошего секса?
— Насчет строго ограниченной, это ты зря, — буркнул я в подушку.
— Я не спорю, за ночь ты выкладываешься сполна, но когда это происходит раз в несколько месяцев, я не могу считать это подвигом.
—Ты нелогична. Сначала ты говоришь, что меня слишком много, а потом упрекаешь в каких-то строго ограниченных порциях.
— Запомни, для женщины хорошего секса никогда не бывает слишком много.
— Значит, меня никто не сможет полюбить?
— Может, и найдется какая-нибудь дура.
Она перестала меня гладить, убрала руку с моей спины и поправила свои волосы. Я обнял ее и сказал:
— Мне кажется, пришло время строго ограниченной порции.
— Перестань кривляться! — Юлька нахмурилась и повернулась ко мне спиной.
И я взял ее сзади. Немного рассерженную и сильно возбужденную.
Она уснула, я выключил лампу, закурил. Мне подумалось, что за всей этой Юлькиной критикой, этим фейерверком умных слов, этими правильными суждениями скрывается несчастное существо, несчастье которого состоит в том, что эта молодая женщина давно запуталась в себе, запуталась в чужих мыслях, в своих попытках понять себя и других. Я почувствовал, что уже успел устать от нее, и был весьма доволен, видя ее спящей.
Утренний блуд затянулся, с тупым упрямством я ковырял Юльку с разных сторон, как будто хотел нанести ей тяжелое увечье. И тем более было противно после этого наблюдать ее довольную рожу. Поэтому я поспешил уйти.
............
***
Последующие две недели я жил обыкновенно, как всегда. После работы, подремав час-полтора, я — один или с приятелем — шел на пляж, купался и пил пиво. Но в субботу второй недели мне пришлось весь день проваляться дома из-за сильного похмелья после празднования новоселья у Виктора, сослуживца.
В воскресенье мне стало заметно лучше, я сходил в магазин и принялся готовить завтрак, хотя было уже далеко за полдень, потому что проснуться мне удалось только во втором часу. В дверь позвонили. Обтерев руки, я пошел открывать. В дверях стояла Лариса. Я сразу вернулся на кухню, на ходу соображая, как себя вести и что с этой девушкой без комплексов делать.
Она вошла следом, убрала руки назад, привалилась на стену и, улыбаясь, склонила голову набок. Я с большим вниманием помешивал макароны в кастрюле, изредка пробуя на вкус воду.
— Как вкусно пахнет! — сказала она. — Я как раз проголодалась. Ты накормишь меня?
Я строго и пристально посмотрел ей прямо в глаза. Лариса немного струсила и перестала улыбаться.
— Ну, хватит дуться, — попросила она и радостно сообщила: — Я все сделала. Ничего нет.
И то ладно, подумал я, но все-таки не перестал корчить из себя человека с ущемленным достоинством. Мне вообще трудно на кого-то обидеться, зато изображать обиду всегда полезно, особенно в воспитательных целях. Нужно уметь давать каждому в полной мере почувствовать тяжесть своей вины, даже если никакой вины нет и в помине.
Я разложил еду по тарелкам. Мы сели за стол. Ту часть цыпленка, которую я предполагал оставить себе на ужин, Лариса смолола, как говорится, за милую душу. Однако разговор не клеился. Мне не о чем было с ней говорить, а ее веселый задор сменился на тихие спокойные движения. Пить чай я предложил в комнате. Там мы заняли свои привычные места: я — в кресле, она — на диване.
И только закурив сигарету, я обратил внимание на ее тело под тонким платьем, на близость и, главное, на доступность Ларисы. Похоть скрутила меня, но я героически докурил сигарету до конца и пошел к дивану. Идти до него было два шага. Когда я подошел, ее платье уже валялось на полу, правой рукой она отбрасывала лифчик. Я схватил ее за титьки, уже ничего не соображая.
— Я сильно соскучилась! — жарко прошептала она.
Весь вечер Лариса рассказывала мне о своих впечатлениях и чувствах, связанных с перенесенной операцией. Слово «аборт» она произносила с особой значительностью, пытаясь вложить в него и фатальный смысл, и глубину своих переживаний, которых я, естественно, разделить никак не мог. Несмотря на это, слушать ее было интересно. Даже непристойные слова, которыми она пользовалась по необходимости, звучали у нее мило и симпатично.
Уже глубокой ночью я не выдержал и спросил.
— Зачем ты устроила мне эту сцену с уколом?
— Не знаю, — помолчав, сказала она. — Мне было плохо, а у тебя был такой вид, будто ты тут ни при чем.
Но я действительно ни при чем, хотел было сказать я, но не сказал.
— А что это был за укол?..
— Глюкоза, дурачок! — засмеялась она. — Мне просто нужно было, чтобы ты меня пожалел. Аборт я все равно сделала бы.
Лариса провела ладонью по моему плечу.
— Неужели ты думаешь, что я стала бы от тебя рожать?
Меня будто придавило чем-то мягким и тяжелым, и тут же отпустило. Я не придал этому большого значения. Что я мог ответить на это? Ничего. Я ничего и не ответил...
С Ларисой мы стали встречаться почти каждый день. Она, правда, не жила у меня постоянно и уже не ждала меня, как раньше, с работы у моего дома — у нас появилось свое место встреч, но ночевать оставалась часто. Время для нас стало измеряться промежутками между близостью. Моя работа и ее учеба в институте были лишь необходимыми формальностями, которые нужно переждать, чтобы снова оказаться в постели, хотя собственно постель не ограничивала пространство нашей страсти. Мы стали гулять по городу вместе, ходили на пляж. Мои друзья, глядя на нее, блестели глазами, причмокивали и одобрительно подмигивали. Она тоже таскала меня по своим подругам, и я не мог не заметить, как она искренне гордится мною. Говорить она стала заметно меньше, а я, наоборот, вдруг обнаружил в себе неиссякаемое остроумие и небывалую глубину рассуждений. Лариса без ропота приняла мое интеллектуальное превосходство, чему я был удивлен. Ее снисходительность ко мне постепенно сменилась восторгом. Каждый раз, когда мы возвращались с пляжа — утомленные, горячие от загара, — она терлась о мой локоть своей тяжелой грудью, а я думал, что бы еще рассказать ей смешного. И мечтал, как через несколько минут разложу ее на своем диване. Иногда жизнь бывает по-настоящему прекрасна.
Предохраняться от беременности Лариса решила подсчитыванием дней женского цикла. Этот способ показался ей наиболее естественным и безвредным. Я согласился, тем более что в школе по математике у меня всегда была твердая «четверка».
Пришлось мне познакомиться и с ее родителями. Как-то мы долго гуляли и захотели есть. Лариса предложила зайти к ним, и мы пошли. Семья эта показалась мне вполне интеллигентной, но с очень странными внутренними отношениями. Отец — высокий, грузный и угрюмый человек лет под пятьдесят, он был небольшим начальником на заводе. Мать работала там же инженером — очень живая и разговорчивая тетка. Она очень обрадовалась моему неожиданному визиту, засуетилась, накрывая на стол, пугая меня своим хлебосольством. Папа демонстративно ушел в свою комнату, Лариса отправилась переодеться, а я остался на кухне слушать маму об успехах «Ларочки» в учебе и о том, какой хороший урожай они соберут в этом году на своем дачном участке. Лариса вернулась, и мы сели ужинать. Она была единственной дочерью и держалась со своими родителями, как капризная молодая барыня с престарелыми лакеями.
Поужинав, мы пошли ко мне. Ночью, засыпая, Лариса обняла меня и тихо сказала.
— Как я тебя люблю!
Я замер. Меня это признание не столько удивило, сколько смутило. Я начал быстро соображать. Что делать? Почему-то мне показалось, что необходимо ответить ей в том же духе, хотя я ясно осознавал, что эта необходимость происходит только из вежливости. Я никогда не задавался вопросом: люблю ли я Ларису? Ответа на этот вопрос у меня не было, но желание быть вежливым откуда-то взялось. На мое счастье, она призналась скорее себе, чем мне, и поэтому, не ожидая никакого ответа, уже спокойно спала. Однако я лежал и продолжал думать. Я признался себе в том, что не понимаю: что такое любить? То, что я испытываю к женщинам, равно и к Ларисе, нельзя назвать любовью. Это я знаю точно. Для меня женщины — это возможность получить наслаждение, и их отличие друг от друга состоит в том, что одна предоставляет мне большую возможность, а другая — меньшую. Если я, например, использую подзорную трубу как возможность дальше видеть, то разве я люблю этот оптический прибор? Поэтому моя вежливость не смогла преодолеть моей же убежденности, и я промолчал, хотя и испытал при этом смущение и неловкость. Пусть и вправду Лариса любит меня — это не так плохо. Плохо другое. Она стала последовательно изменять своим принципам, а это приведет к тому, что из удобной подружки она превратится в обременительную сожительницу.
Странно, но уже на следующий день я и думать забыл о ночных терзаниях больной совести. Почему? Наверное, потому, что было чем отвлечься от таких «мелочей».
К концу лета Лариса связала мне свитер и сообщила, что у нее задержка около недели. Последнее время я перестал считать ее «дни» и только спрашивал: можно или нельзя? — и действовал сообразно ответу. Лариса была уверена, что «задержка» вызвана каким-то женским расстройством.
— Девятый день, — она вскидывает брови, — всегда было нормально.
Неделя ушла на то, что вот-вот начнется, и когда не началось, ее уверенность заметно поубавилась. На следующей неделе она решилась идти к врачу и сказала, что сразу же мне позвонит.
***
...Ночью мне снилось, будто я учусь в школе, на уроке биологии учительница Тамара Сергеевна рассказывает нам о менструальном цикле собак, о том, как правильно определить время овуляции. Потом, после уроков, меня зовет к себе в комнату молодая уборщица, там она говорит мне о своей беременности, расстегивая свой грязный халат и показывая небольшой живот. Еще она говорит, что всегда боялась забеременеть, и поэтому уже два года не спит с мужчинами и для верности принимает гормональные препараты. Она жалуется мне, что несмотря на все меры предосторожности, беременность все же наступила, и просит меня, чтобы я занялся с ней любовью, а то, мол, ей обидно. Но я уже опаздываю, сегодня мы играем в футбол с параллельным десятым «Б». Бегу домой, переодеваюсь и — на стадион. Там встречаю Ларису, она радостно говорит мне, что пришла «болеть» за меня и что завтра она выходит замуж. Я иду на поле, оборачиваюсь к ней и спрашиваю:
— А где жених-то?
— Его нет.
Лариса улыбается и машет мне рукой.
Звонит будильник, я просыпаюсь, сую ноги в тапочки, иду на кухню ставить чайник и думаю: что же было дальше? Мне жаль терять прерванное сновидение, реальность угнетает меня, как старый и несмешной анекдот. Очень хочется спать, но нужно идти на работу. Этот день обречен быть испорченным, потому что вечером в восемь у меня чрезмерно неприятное свидание с Ларисой, к которому я совершенно не готов, да и не хочу быть готовым.
***
Приезжаю на работу, переодеваюсь, иду на планерку. Начальник заполняет журнал, дает задания.
— Работаем по циклу, — каждый раз повторяет он, как попугай. — Так, — смотрит на меня, потому что я самый молодой, — Женя, сходи в электромашинный.
Ну, и дальше, как всегда: сделай то, проверь это, посмотри там.
— Хорошо, — киваю я и иду в каморку к Мише, он работает отдельно от всех. Бросаю на широкую лавку телогрейку и ложусь.
— К обеду разбудишь, ладно? — прошу его.
— Ладно, — отвечает он и уходит, закрывая дверь снаружи.
Просыпаюсь. Миша сидит за столом, курит и читает обрывок газеты.
— Сколько времени? — спрашиваю.
— Вставай. Тебя твой начальник искал.
— Давно?
— Где-то час назад.
Встаю, иду к умывальнику, мою водой глаза. Выхожу в коридор, оглядываюсь — никого нет. Плюю на руки и тру ладони о грязный пол. Иду в свой цех, по пути стараюсь придать своему лицу бодрствующее выражение. Выворачиваю из-за угла и натыкаюсь на начальника.
—Ты где был? — строго спрашивает он.
— В электромашинном, — отвечаю я таким тоном, будто мне задали глупый вопрос.
Начальник смотрит на мои грязные руки, смягчается.
— А инструмент где?
— Там, в ящике закрыл.
— Ты надолго не пропадай. Вдруг ты мне понадобишься, — уже совсем подобрев, просит он.
— Хорошо, — соглашаюсь я.
После обеда время на работе вновь обрело свое обычное состояние рутины, которое дает возможность более или менее сносно дождаться конца рабочего дня. Меня удивило то, что с утра встреча с Ларисой показалась мне неприятной, и я, посмеявшись над собой, избавился от ненужных мыслей.
В нормальном, а по сути — в хорошем настроении я пришел домой, поел, подремал, как всегда, на диване и к восьми часам отправился на бульвар.
Осень, пасмурно, но сухо, под ногами хрустят опавшие листья. Еще издали я увидел Ларису, но сначала не узнал ее, просто принял за привлекательную девушку, на которых мне всегда приятно обращать внимание. Она была одета в длинный приталенный плащ и показалась мне какой-то уж очень взрослой. Мы пошли молча рядом. Лариса не взяла меня под руку, а оставила свои руки в карманах плаща, она шла, опустив голову, глядя себе под ноги. Я закурил.
— Ты любишь осень? — спросила она, не поднимая головы.
— Мне больше лето нравится.
— А я люблю. Осенью как-то сладко грустить.
Я заметил, что она ведет себя странно, но мне не хотелось ни думать об этом, ни реагировать на это. С другой стороны, ситуация возбуждала во мне сильное любопытство, и я ощущал себя одновременно и ее участником, и зрителем. Я посмотрел на Ларису. Она тоже пристально уставилась на меня и сказала:
— Я не буду делать аборт.
По тому, как это было сказано, я понял, что решение уже принято, и она не собирается его менять.
— Почему? — все-таки спросил я.
— Потому что не буду.
Она помолчала.
— Потому что мне Бог дал.
Раньше я не замечал в ней такой глубокой религиозности. Мы шли по скверу, Лариса предложила сесть на скамейку. Сели.
— Я сказала родителям. Мы поехали на дачу, меня затошнило, а потом долго рвало. Глупо получилось, но соврать я не смогла.
— Ну, и что родители?
— Мама сказала, что вырастим.
— Кого? — спросил я.
Лариса зло посмотрела на меня.
— Ребенка!
— А!.. Ребенка?.. Да-да.
Больше мы не разговаривали. Долго сидели и молчали. Иногда я смотрел на нее. Ее большие глаза были широко открыты, из них обильно текли слезы, она не утирала их, и слезы двумя ручьями стекали по щекам и каплями падали на плащ. Я знал, какие слова она хочет услышать от меня, но выговорить их так и не смог, потому что все мое существо сопротивлялось этому, несмотря на то, что мое сердце сжималось от жалости к Ларисе.
Наконец, я встал и пошел. За спиной я услышал громкий взрыв рыданий, которые все-таки сумели вырваться из груди Ларисы. И я прибавил шагу.
Я шел на остановку, и мне было грустно. В автобусе я увидел молодую женщину и, глядя на нее, почему-то улыбнулся. Она улыбнулась мне в ответ. Я подсел к ней и в очень изящной форме предложил ей переспать со мной. Она согласилась.
Чванов Олег Михайлович
| | |
Retnuh
Сообщений: 5894 | 05 Мая, 2008 г. - 10:12 |
Ну почему же негодяй? Он же никому ничего не обещал, даже в любви не признавался, все знали что они делают.
| | |
Evridika
Сообщений: 6198 | 05 Мая, 2008 г. - 11:30 |
Это не моё, а авторское название 
| | |
Retnuh
Сообщений: 5894 | 05 Мая, 2008 г. - 11:39 |
Quote:
| Evridika: Это не моё, а авторское название |
|
Ясно
| | |
Yohji
Сообщений: 2060 | 05 Мая, 2008 г. - 14:50 |
Я с одним таким негодяем знакома. Кстати такая "философия жизни" сейчас наблюдается у многих парней,такое время. 
| | |
|
Рассказ негодяя |
|
Рецепты · 
Диеты · 
Беременность и роды · 
Женский сонник · 
Тайна имени · 
Природная косметика 
Форум [ архив ] · 
Поиск · Реклама на сайте · Вход для пользователей
